В издательстве «Илион» вышла книга Анатолия Малярова «Николай-Затейник». Один из рассказов из этой книги мы и предлагаем вниманию наших читателей.
В Николаеве в украинском театре, точно – в начале шестидесятых, на выходах служил актер Любченко. Сторублевый, бесцветный и ни в чем не виноватый. Разве что в слабости к Бахусу. В июне на гастролях в Днепропетровске ему не хватало ни жалованья, ни двух рублей с шестьюдесятью копейками командировочных. Задолжал лысому администратору полсотни с клятвенным обещанием по возвращении в Николаев вернуть. А вернувшись, отпускных не получил: жена обошла. Потому прятался подальше и от театра, и от собственного дома две недели. Благо можно затеряться среди курортников.
И вдруг перевод из Днепропетровска – четыреста рублей. Что за диво? Не подвох ли, не приманка ли малиновой шайки?! Помучился серый Любченко часик- другой и пошел на почту. В тот же день рассчитался с лысым администратором, упился касатик до искажения лика, до пробуждения совести и слезы пред милостью Божией. В хмельной одури поклялся, что перебирает, в последний раз, даже принес супруге остаток даяния, почти две сотни мятых и подмоченных пивом купюр. Второй раз в тот день поклялся, мол, это собрал тебе, дорогая спутница всей моей жизни, на гастролях, люблю до совершенства!
– А что же не отдал в первый день приезда, прохвост ты эдакий?
– Боялся, не поверишь…
Но откуда деньги?
Тринадцатого июня у ассистента режиссера Днепропетровского телевидения Певцова и его восемнадцатилетней Наны родился первенец. Комната в общесемейке есть, а вот завернуть младенца не во что. Перебивался молодой папа на побегушках. То шастал помощником постановщика, собирал исполнителей по городу, то ставил вместо режиссера целые программы, поскольку в новом деле не хватало специалистов. Даже заменял редактора художественных программ без прибавки к зарплате – не партийный, нельзя назначать на ответственную должность.
Как же забрать дитя из роддома? Подкатила главная бухгалтерша телевидения, коротышка с прилизанной прической, маслянистыми глазками и квохтанием наседки. Отвела в сторонку:
– Наш женский коллектив о тебе позаботится, всем так делаем. Мы твоему пупсику приготовили и конвертик, и весь набор, и даже колясочку. Приданое младенцу. Ты только зайди и подпиши чистый бланк.
– А что за бланк? – уже готовый на все ассистент спросил для острастки.
– Ну, студия же покупала спектакли у гастролирующих крымчан. Ты же выдавал их в эфир. В ведомости распишем всех участников-артистов и каждому – по гонорару. Одного только припишем…
То ли не расслышал последних слов огорошенный удачей молодой отец и начинающий работник, то ли поверил, что «коллектив для всех так делает», мол, в бухгалтерском омуте и в свободной стране так принято, – и подписал бланк.
Счастливое семейство ликовало неделю. И вдруг – слухи: главную бухгалтершу уволили. Накануне нагрянула ревизия и… то ли она что-то украла, то ли у нее что-то украли, но тетка со вчерашнего дня не у дел. В полночь к пульту управления подошел сменный инженер, наклонился к ушку Певцова, который уже подписывал бумаги и отключал картинку с эфира, и шепнул:
– О тебе говорят. Вроде ты с бухгалтершей делил наживу.
В зобу дыханье сперло, слова не шли ни в голову, ни из уст. Так и отправился молодой отец домой не ужинать и не спать.
Утром вызвал косоглазый и прибитый непостижимыми заботами директор.
– Сижу и думаю: то ли выговор тебе вкатать, то ли вообще выставить к едреной матери!
– А куда же?..
В недосказанном много сказано. Сразу все: кроме, как нажимать кнопки на пульте, ни черта больше не умеет страдалец. И кормит семью нечестивец едва-едва от зарплаты до зарплаты.
– Вот я и думаю про все такое… Пока напишу в приказе строгий, а ты пошевелись, чтобы к суду тебя не того…
В каком направлении шевелиться? «Кому повем печаль свою»? И стыдно же заговорить про такое…
Наткнулся на главного режиссера, всплакнул ему в жилетку. У того свои заботы: не хватало образования, а должность ох какая хлебная! Сказал:
– Ты там вроде отхватил четыре сотни. Записано в ведомости на некоего Любченко. Вот вышли ему на его театр эти деньги. Уже смягчающие обстоятельства. Мол, ты не брал.
– А где я такую уймищу денег возьму? Четыре мои зарплаты…
– Любишь кататься – люби саночки возить.
Ни одного приятеля в новом для Певцова городе. Некуда податься. Даже пожаловаться некому. И юную жену расстраивать негоже. Мужичок прятался от людей. Садился под телебашней в кустах и думал. Может быть, впервые. В натуре его жило странное свойство: его должно было что-то ожидать. Неизвестное, доброе или злое, – он сторожился того и другого. Но неясность была уютна и успокаивала. А тут – ясность ледяная страшнее тьмы. Обидно: год назад со студенческой скамьи въехал в город и получил работу. В первой же столовой повесил пиджак на спинку стула, поел, оглянулся – пиджак сперли. Зато комнату выдали в вечное пользование. Зарплата оказалась мизерной, зато девчонку сосватал хоть и сиротку, но красавицу и хозяюшку… И вот такой поворот: одолжишь деньги и отошлешь, вызовут в суд и посадят…
Наткнулся на художника Заставского. Оказалось, в студии уже идут круги по воде. Заставский первым посмеялся:
– Что, карьера лопнула?
– Я с горя тебе в скулу въеду.
– О, не бей меня, лучше выслушай, – в своей шутливо-сказочной манере запел этот бывалый мазила. – Я тебе достану четыре сотни. На полгода. Отошли и квитанцию снеси в бухгалтерию.
Права пословица: если двое говорят, что ты пьян, пойди и проспись. Певцов взял деньги у Заставского, послал Любченко на Николаевский театр, а квитанцию снес в бухгалтерию. Сидел и ждал вызова в суд.
В кустах нашла его Лариса, показательно тощая помощница режиссера, имевшая привычку хватать неудачно сострившего коллегу за уши и бить затылком о стену.
– Ты долго будешь петь Лазаря?
– А ты бы как?
– Я бы послала всех на хер. Все крадут. А ты по первому году работаешь. Для тебя и высшая мера, и пожизненное заключение – вот та прибитая к стенке бумажка с подписью косого директора. Тебя опутала старая курва. Ее выперли. Больше тебя не побеспокоят.
– А совесть?
– У мыслящей особи совесть шевелится «до того», а у вахлака – после.
– А жевать чего? Не мне, семейке.
– Ты сплоховал, отправив тугрики…
– И это тебе известно?
– Мир тесен, а павильон студии всего триста квадратов и перенаселен. Напиши тому Любченке, что деньги высланы ошибочно. Пусть вернет.
Глупо надеяться: никто, и сам Певцов, наверное, не вернул бы. Однако затравленный ассистент заглянул в обеденный перерыв домой. Была слабая надежда перекусить. Входная дверь, как у всех общесемейках, нараспашку, в его же комнату закрыта. Знал, что створка не скрипит, приотворил. Нана сидела согбенно, младенец где-то под грудью, скрыт, как в коконе, без дареных пеленок и шапочки. Коляска, не покрыта ни простынкой, ни одеяльцем, у дальней стенки смотрелась скелетом воробышки. Нана покачивалась, про себя, стыдясь и чувствуя только свою вину, сладко, едва различимо плакала. Невольно прикинул в голове стоимость «приданого» – ну, много-много, сто пятьдесят рублей. А где же еще двести пятьдесят, которые он должен отдать? Певцов попятился, нащупал в кармане мелочь на конверт с маркой и пошел писать письмо в Николаев, Любченко.
Певцов не знал, что он тонкая, художественная натура: от одной мысли о боли – чувствует боль, от представления, что думает о нем собеседник, входил в шкуру того, придуманного собеседником, образа и, в угоду ему, играл чувачка, как правило, заметно хуже себя. Теперь же вообразил, что весь штат студии, от косоглазого директора, через доброго художника Заставского, наглую Ларису и до последней технички, сторонится его, латентно презирает. И сам он стал сторониться коллег. Ночью, при странной молодой бессоннице, прикинул: а ведь каждый из этих праведников преступал в жизни, и не раз. Вспомнил, что Заставский два года оформлял аэропорт на севере Якутии, в поселке Мама, отбил красавицу якутку у прораба, сбежал в Днепропетровск, прихватив чемодан редких камней, вроде бы принадлежащих подружке, но не очень… А Лариса, при всей своей худобе и трех подряд провалах при поступлении в театральный институт, дважды была застукана в объятиях и неглиже, хоть и в ночи, но на рабочем месте, к тому же с разными коллегами противоположного пола. А сам косой пользуется великой привязанностью своей секретарши и премию ей выписывает, равную своей. От таких мыслей еще больше презирал себя мужик. Объяснение простое: он, всю юность мечтавший встать рядом со святыми, не посягавшими на карьеру и достаток, вдруг пал до уровня заурядного совка.
После третьей бессонницы решил бежать. Но куда? Повторял про себя: кроме высокой правды искусства, он ничего в этой жизни не принимает, кроме тискать кнопки на пульте, ничего не умеет. И где это ждут его жилье и зарплата?
И понурив голову, не глядя в глаза коллегам, тащил лямку дальше: подменял всех и всякого, кто не умел или ленился, собирал рубль к рублю для художника, скрывал от юной супруги свою никудышность.
Но Бог не убог, у Бога милости много. Спустился Певцов с этажа, топал в репетиционный зал. В вестибюле смутно заметил помощницу Ларису рядом с приодетым в парадное, с крупной удавкой на груди и тем более провинциально выглядевшим мужичком лет сорока с небольшим. Девушка скороговоркой вела экскурсию, подчеркивала крупность и значимость своей студии и явно силилась избавиться от навязанного ей руководством собеседника. Юркая девка поняла, что в лице Певцова подворачивается удачный случай. Повела представление так:
– Наш лучший работник. Все умеет и даже понимает то, что делает, – хихикнула тощая мерзавка и отрекомендовала: – Семен Певцов. А это директор малой студии из города корабелов! Оставляю вас, дорогой гость, на более осведомленного маэстро. А я по хозяйству…
Плотоядно усмехнулась и – была такова.
Дорогой гость пососал обе свои бледные губы, цыкнул зубом и принялся за дело сразу:
– У нас малая студия. Начинаем. Кадры из газет и фотостудий… Нет старшего режиссера, чтобы…
Певцов часто впадал в фарватер чужой жизни. Тут сразу увидел себя далеко на юге, среди людей, которые не знают его невежества и злодеяний, и явился непременно на коне, даже если не на белом. А еще молодой специалист страдал временным выпадением памяти. Тут он забыл связь между фамилией Любченко и городом, в театре которого подвизался этот счастливчик. Видел только смурного директора и говорил только о деле.
– Предлагаете мне переехать из крупной… в малую? – сказал со всем возможным в его положении гонором.
Успел ли такое подумать дорогой гость или нет, но тоже пошел за чьей-то судьбой. Цыкнул зубом, ясно сказал:
– А что? У нас и того… здесь вы как с жильем?
– Однокомнатка.
– Нам нужен старший режиссер. Измаялись, новое дело. Про вас и директор ваш и вот сотрудники – только хорошее… Если подойдете, обком партии даст вам две комнаты.
Понятно, директор рад избавиться, а Лариса машинально перепрыгнет на его ставку. И дорогой гость явно в пиковом положении. Певцов думал молниеносно: что бы еще выжать из ситуации. Придумал: долг ведь Заставскому мучает!..
– Ну, если переводом с выплатой подъемных, то я подумаю.
– В белом доме заинтересованы, я договорюсь и пришлю вам приглашение.
***
Прошло два года. В Николаев специально приезжали московские редакторы, чтобы утвердить и взять в программу Центрального телевидения спектакли производства крохотной областной студии. Киев брал их не раздумывая. Постановщика этого нового вида искусства приглашали на форумы и обмен опытом, поминали в столичных газетах и растили творческую категорию с прибавкой денег. Сама студия упоминалась в числе лучших в огромной стране.
Постановщиком этим был Семен Певцов.
Откуда снизошла благодать? Да просто: парень искупал свои грехи. А то, что у него получалось, – свыше. Неисповедимы пути Твои, Господи.
Да! Тимофей Любченко дважды играл в телеспектаклях Певцова: нужен был то возница в новелле «Ночной дилижанс», то смотритель путей в спектакле «Безымянная звезда». Играл, но на дух не признавал коллизии с постановщиком, так же, как и Певцов, который делал вид, что не догадывается, что Любченко – это тот самый Любченко…
И еще раз: неисповедимы пути Твои…