Насколько трудно покинуть праворадикальную среду? Интервью Deutsche Welle с бывшим ультраправым активистом из Украины Дмитрием Резниченко.
Дмитрий Резниченко – в прошлом один из самых известных ультраправых Украины. Будучи родом из индустриального Кривого Рога на востоке страны, он окончил факультет журналистики в Днепре и впоследствии стал популярным в праворадикальной среде блогером. Украинцам, незнакомым с субкультурой ультраправых, Резниченко запомнился, в первую очередь, многочисленными эпизодами уличного насилия.
Активный участник протестов на Майдане, после начала конфликта в Донбассе Резниченко добровольцем пошел на фронт. После участия в войне он, по его рассказам, постепенно отошел от неонацистской идеологии, а впоследствии стал критиком ультраправых – едва ли не единственным в Украине бывшим праворадикалом, кто открыто говорит о своем прошлом. Сегодня 37-летний Дмитрий Резниченко учится на психоаналитика и пишет книгу об опасности, которую несет в себе идеология ненависти.
DW: Дмитрий, как ты стал ультраправым?
Дмитрий Резниченко: Главное, что требуется для того, чтобы стать ультраправым – это труднообъяснимая, бессознательная, но всепоглощающая ненависть ко всему миру вокруг. Когда я был студентом, я прочитал «Бойцовский клуб» Чака Паланика. Он широкими мазками обрисовал ощущение ненависти к миру – ненависти к эпохе, какой бы хорошей она ни была.
Я начал путь насилия с бойцовских клубов. То есть там, куда ты приходишь к незнакомым людям, и вы бьете друг друга – просто потому, что у вас много агрессии и ее надо куда-то девать. Но опять-таки, на каком-то этапе ты понимаешь, что такое взаимное избиение ни к чему, по правде говоря, не ведет – кроме как к тому, что вы калечите друг друга. Поэтому начинаешь искать. Мне в руки попал Гитлер (книга Гитлера «Mein Kampf». – Ред.), он объяснил, кого ненавидеть. Более конкретно и целенаправленно.
Впервые я увлекся националистическими идеями еще в 2005 году. То есть сразу после «оранжевой революции». Вступил в УНСО, потом переехал в Киев, вступил в «Братство» Корчинского, затем из «Братства» – в С14 (известные украинские праворадикальные организации. – Ред.).
– Что ты искал во всех этих организациях?
– Искал объект ненависти и соприкосновение с ним. Там со своей точки зрения могли объяснить, что со мной происходит и сказать, кто в этом виноват. То есть каждая организация имела свою специфику, но, по сути, все они были похожи – маргинальные и антиобщественные.
– Ультраправые не любят, когда их называют неонацистами. Ты был неонацистом?
– Да, разумеется. Ультраправые говорят, что они неонацисты, но не журналистам, не публично. В субкультуре это нормальная манера – «кидать зиги», хвалить Гитлера, отмечать его день рождения. Это абсолютно спокойно воспринимается. Но все понимают, что если это сказать на публике, будут проблемы в той или иной форме. Поэтому публично такое не говорят. Но если человек не любит всех, кого не любил Гитлер, и любит Гитлера, то кто он? Неонацист.
– Были случаи, за которые тебе сейчас стыдно?
– После Майдана я встретил одного парня – я знал, что по убеждениям он левый активист. Я его увидел и без лишних слов начал избивать. А потом выяснил, что этот парень был активистом Майдана. То есть мы с ним, прямо говоря, сражались по одну сторону. Он был медиком и, вполне возможно, он бы меня и вытаскивал. За тот случай мне, честно говоря, стыдно. Я потом очень сильно извинялся перед ним, но подозреваю, что он до сих пор меня не простил.
– Многие считают, что ультраправые были решающей силой на Майдане. Что ты на это скажешь?
– Я тоже когда-то думал, что ультраправые были движущей силой «Революции достоинства», потому что было приятно так думать. На самом деле, большинство сотен, которые там были – это были обыкновенные ребята. Война это тоже потом показала. Для меня это было открытие – я жил с чувством, что мы здесь единственные воины и кшатрии, что мы одни способны сражаться за страну, что все зависит от нас.
Но когда я добровольцем попал на фронт, то увидел вокруг себя самых разных ребят. Находясь в своем субкультурном пузыре, я даже не представлял, что такие есть. А они есть. И они, оказывается, и сражаются не хуже нас. И геройствуют не хуже – а то и лучше. А еще я выяснил, что огромное количество ультраправых, наоборот, с перепугу на фронт не поехали.
– Как ты вышел из ультраправого движения?
– Переломный момент был в августе 2014 года в Иловайске (город в Донецкой области, за который летом 2014 года велись ожесточенные бои. – Ред.), когда уже почти в окружении и под страшным обстрелом пришлось осознать то, чего раньше не осознавал. Что все эти игры, в которые мы играли десятилетиями, жестокие игры, которые нам давали ощущение смысла, они заканчиваются тем, что людей закапывают бульдозерами, и на том о них забывают. То есть ничего ни святого, ни вечного в этом нет.
У меня как раз старшая дочка должна была идти в первый класс. Я очень хотел попасть на первый звонок к дочери, а вместо этого мы сидели на войне, и казалось, что нам хана. Я не думал о нацизме, я не думал о национализме, я не думал о патриотизме – я о дочках все время думал.
Я вернулся с ранением. Рука прострелена, все пафосно. И вот мы стоим на митинге, и все кричат лозунг: «Украина превыше всего». Это же общая тема – наша идея превыше всего. А я замолчал, потому что вспомнил, что думал тогда о дочках. И думаю: «Ну что значит «превыше всего» – превыше всего и даже превыше дочек?». Но ведь я недавно чувствовал, что нет. Что есть вещи важнее – семья, дети, гуманность, человечность. И я проглотил этот лозунг – так и не смог его выговорить. Думаю, с этого момента началось какое-никакое осознание.
А потом понемногу ты начинаешь все переосмысливать, начинаешь читать альтернативную информацию. Тебе в руки попадают книги, которые ты раньше никогда не читал. И так мало-помалу я отказывался от одного постулата, второго, третьего, четвертого, пятого.
– Как изменилось твое отношение к войне?
– Раньше я любил войну как таковую. Теперь я понимаю, что война – это большая трагедия и, по возможности, ее надо избегать. Но иногда бывают ситуации, когда тебе не оставляют выбора.
Если бы Украина вела захватническую войну или даже усмиряла какую-то мятежную провинцию, я был бы резко против. Нам хватит той земли, которую нам дал Бог, и лишней точно не надо. Но против нас Россия, которая пришла на нашу землю и отбирает ее. Ну, хорошо, это всего-навсего земля, но Россия несет с собой свой российский порядок, в котором нет места свободе. А я сейчас очень ценю свободу. Для тех же ЛГБТ, для левых, для всех. Чтобы люди имели возможность высказываться.
– Как твои бывшие товарищи отнеслись к тому, что ты вышел из праворадикального движения?
– Конечно, это вызвало у них огромную агрессию. На меня было несколько нападений, зеленкой глаза залили. Для своих бывших соратников я, разумеется, предатель. Я понимаю их отчаяние. Ведь на убеждении, что «мы, несмотря на наше жалкое общественное положение, все равно лучшие воины и лучшие люди», и держатся все эти организации. А тут кто-то вдруг говорит: «Знаете что, ребята, вы здесь, на самом деле, неудачники, и я тоже неудачник. Давайте с этим как-то заканчивать, потому что, кажется, не тем мы занимались». Это как бы означает, что вся жизнь и вся биография – действительно опасные, страшные биографии, даже тюремные сроки – все это было зря?
Людей, которые полностью разочаровались в ультраправых идеалах, много. Но кто-то из них просто тихонько отошел в сторону, занялся своими делами и пытается устроить свою жизнь, собрать ее из обломков. А еще очень много людей продолжают оставаться в ультраправой среде и не ссорятся с бывшими соратниками, потому что у них ничего больше нет, кроме этого движения.
– В некоторых странах есть организации, которые помогают людям, желающим выйти из праворадикальных движений. Такая потребность есть в Украине?
– В Украине нет организаций, которые помогали бы ультраправым с реабилитацией. Но это нужно, потому что, как я уже сказал, это не просто убеждения – это убеждения, которые определяют все аспекты и грани твоей жизни. Это, прямо говоря, секта. А выйти из секты, означает отказаться от всего своего социального окружения. Нужна новая девушка, новые друзья, новая работа, новое место жительства – ведь найдут же. Таких людей надо системно реабилитировать – как и работают с сектантами в некоторых странах.
– Расскажи, пожалуйста, о книге, над которой ты сейчас работаешь.
– Книгу я назвал «Фанатик». Она, собственно, о явлении фанатизма, о явлении идеологии ненависти и о людях, которые целиком ей себя отдают.
В первую очередь, книга должна помочь мне самому. Я хочу описать и понять весь этот путь оттуда и до нормального человеческого сосуществования. Но я надеюсь, что людям, которые уже осознали, что с ультраправой идеей, или с радикальным исламом, либо с любой другой идеологией ненависти что-то не так, но не видят выхода, будет легче, если они будут знать, что кто-то уже прошел этот путь. Конечно, они будут выходить сами. Но такой указатель пути, мне кажется, будет общественно полезным.