Недавно исполнилось 100 лет Оле гу Прокофьевичу Григорьеву – родоначальнику николаевской послевоенной школы бокса. Еще в начале 30-х гг. ХХ века он пришел в бокс, занимался у Владимира Восковского и Пауля Тетелиса, профессионального боксера, вернувшегося из Франции. В 1935 г. был участником первой в Николаеве международной встречи с командой английского судна. После войны создал ДЮСШ по боксу, стал первым в Николаеве заслуженным тренером УССР, возглавлял облсовет ДСО «Буревестник», областную федерацию бокса, коллегию судей и тренерский совет, принимал участие в подготовке боксеров к международным соревнованиям. Более 80 воспитанников О.Григорьева стали победителями и призерами всесоюзных и всеукраинских турниров, 11 – мастерами спорта СССР, а мастер спорта международного класса Виктор Запорожец участвовал в Олимпийских играх Мехико-68.
Куда меньше известно о боевом пути Олега Григорьева во время войны. Оборонял Севастополь, был ранен, попал в плен, бежал, прошел немецкие и советские тюрьмы. Вот, собственно, и все. На самом же деле боевая биография этого легендарного человека заслуживает того, чтобы о ней узнали подробнее.
Он был единственным ребенком в семье. Отец – техник-чертежник завода «Наваль», вскоре после рождения сына ушел с белыми на корабле из Николаева, и больше Олег ничего о нем не знал. Мама десятки лет работала медсестрой.
Парень проявил ряд талантов. Помимо бокса, он занимался в студии украинского художника Михаила Божия, стал инструктором парашютного спорта, окончил в Херсоне курсы штурманов, а в Николаеве – рабфак пединститута, учился на вечернем отделении НКИ, работал на судах каботажного плавания и техником литейного цеха на верфи.
Много позже, в 80-х гг., с Григорьевым познакомился нынешний николаевский общественный деятель и журналист Станислав Мартиросов, которому тот в подробностях изложил свою жестокую правду о войне.
– Я подростком пришел в боксерский зал за железнодорожным техникумом, – вспоминает С.Мартиросов. – В силу возраста, Олег Прокофьевич уже не готовил чемпионов, но активно занимался с пацанами, причем, все воспитанники и тренеры относились к нему с огромным пиететом. Он сразу предупредил: «С твоими данными чемпионом тебе не стать, но драться тебя я научу». Он относился ко мне, как к внуку, приглашал домой, давал наставления, рекомендовал, какие книги почитать. И рассказывал о войне. Бывало, его супруга Надежда Николаевна сварит кофе, оставит нас вдвоем в комнате, а он добавит в чашечки чуть-чуть коньячку со словами: «Совсем как тогда, в Варшаве».
…До войны недалеко от дома, где жил О.Григорьев, проходила железная дорога. Весной 1941 г. интенсивность движения резко увеличилась, причем, в основном, по ночам, уснуть от шума было сложно. Говорили, на запад перебрасывают войска. А в конце мая его мама пришла домой в военной форме. Оказалось, что санаторий, где она работала, перевели на военное положение, превратив в госпиталь. На таком фоне заявления, будто СССР не готовился к войне с нацистской Германией, выглядели нелепо.
С началом войны никто не ожидал, что линия фронта покатится на восток. Вскоре по старому Варваровскому мосту потянулись отступающие колонны изможденных солдат и беженцев. Олег Григорьев рассказывал, что из людского потока выхватывали бойцов, потерявших оружие, собирали по несколько человек, отводили в сторону и тут же расстреливали.
Вскоре вместе с морской частью, на месте которой ныне располагается учебный центр ВМСУ на ул. Большой Морской, Григорьев ушел из Николаева в Крым – защищать Севастополь, который был хорошо укреплен с моря, но слабо защищен с тыла: никто и в ужасном сне представить не мог, что гитлеровцы так быстро подойдут к нему по суше.
Их бросили на защиту перевала Байдарские ворота. Моряки вступили в бой. У Григорьева был новенький ППШ, который ему выдали еще в смазке, но, как и у других бойцов, быстро закончились патроны. Потом полторы-две недели они группками пробирались в осажденный Севастополь. Без еды и боезапаса, питаясь ягодами кизила и скрываясь от врага.
Во время одного из переходов заметили сторожку, из которой доносился немецкий говор. А рядом стоял пулемет МГ со снаряженными лентами. Олег Прокофьевич схватил его – и в кусты! Не успели они отойти на полсотни метров, как сзади послышались крики и пальба. Пули ломали ветки, но никого не задели. Так у Григорьева появилось трофейное оружие.
Севастополь он защищал в составе дивизиона дотов и дзотов. Их сильно обстреливали и с земли, и с воздуха, поэтому подвоз продовольствия и боеприпасов, эвакуация раненых происходили по ночам. Особенно доставалось связистам: связь была проводной, при обстрелах ее постоянно рвало, и масса связистов гибла при попытках восстановить линии.
Однажды, без задней мысли, он похвалил свой трофейный МГ, вот, мол, какая надежная и простая в эксплуатации машина – не боится ни пыли, ни грязи. Буквально через пару дней его вызвали на вторую линию, где особист учинил разнос: как ты, комсомолец, твою мать-перемать, можешь восхвалять немецкое оружие?! Но карать за длинный язык не стали. Возможно, потому, что в обороне не хватало людей, а он как пулеметчик был на хорошем счету. Обычно Олег Прокофьевич готовил несколько огневых позиций, и как только немцы начинали пристреливать одну из них, тут же переходил на следующую.
В целом, чувствовалось тактическое превосходство врага и его слаженность в бою. Взвод гитлеровцев наступал короткими перебежками, по 2-3 человека, остальные их прикрывали. А не как в советских фильмах – бесконечными цепями, в полный рост, с закатанными рукавами и автоматами наперевес. Автоматов у них вообще было немного, основное оружие пехоты – винтовка Маузера. Взводный с радистом находился сзади, корректировал действия подчиненных, и, если их прижимали огнем, запрашивал помощь минометов, артиллерии или авиации.
В боях Григорьев был ранен и контужен. Армия отступала, и его вместе с другими ранеными оставили в доме какой-то сельской тетки, которой дали по мешку крупы и зерна. Как только пришли немцы, хозяйка заявила, что у нее в подвале раненные советские бойцы. И когда немцы открывали подвал, один из них, офицер, застрелился. Услышав выстрел, немцы решили, что огонь ведут по ним, и бросили в подвал несколько гранат. Для Григорьева это закончилось несколькими осколочными ранениями.
Немцы погнали пленных на север. Гноились раны, распухла пробитая осколком мошонка, отекли ноги, он терял последние силы. Но видел, как враги расстреливают всех, кто отставал от колонны, и упорно шел вперед. На этом марше смерти ему помогал побратим по обороне Севастополя Павел Попков.
Дальше был лагерь для военнопленных «шталаг №349» в районе Умани, прозванный «Уманская яма». Там люди тысячами гибли от ранений, болезней и истощения. Несмотря на раны, антисанитарию и постоянный голод, Олег Прокофьевич сумел пройти и через это испытание.
Его отправили в лагерь военнопленных в районе Львова. Здесь их заставляли добывать щебень в карьере, а тех, кто не выполнял норму, избивали плетью с металлическим наконечником. Особой охраны не было, но если при поверке не хватало заключенных, охранники расстреливали каждого десятого узника.
Григорьев хорошо рисовал, и его отправили на роспись церкви, где он познакомился с местными поляками. До войны он немного выучил польский и без труда выдал себя за обрусевшего, а потому плохо знающего родной язык, поляка. Новые знакомые обещали помочь.
На рождество зимой 1943-44 гг., когда охрана из местных коллаборантов перепилась, группа заключенных, выведенных на работу, разбежалась. Григорьев пошел в заранее оговоренное место, но по дороге заблудился и попал в украинское село на свадьбу. Там все были пьяны не меньше охранников. Ему налили, дали поесть, но в какой-то момент возникли подозрения: «Хлопче, ти хто? Ти ж підмоскалик!». Тихонько он удалился со свадьбы, которая могла стать последним весельем в его жизни, и сбежал на какой-то хутор, оказавшийся польским. И тут его свалила с ног пневмония, он потерял сознание. А когда пришел в себя, увидел, как его, раздетого донага, теплой водой обмывает дочка хозяина, отчего пришел в полное замешательство.
Чтобы выходить больного, его передали в женский католический монастырь. А оттуда связные польской Армии Крайовой (АК), боровшейся и с немцами, и со Сталиным, и с украинскими повстанцами, переправили в Варшаву.
Это была Варшава, где уже уничтожили еврейское гетто вместе с его обитателями, но еще не началось знаменитое Варшавское восстание в августе 1944 г. Он обучал бойцов АК владению пулеметом МГ, с этим же пулеметом участвовал в засадах, а раз посреди улицы хорошо поставленным ударом отправил в нокаут гитлеровца, у которого отобрал парабеллум. Наткнись он тогда на патруль – застрелили бы на месте.
Польские подпольщики сделали ему документы, но невысокого качества. Во время облавы в варшавском районе Прага они не помогли, и аккурат на католическую Пасху 1944 г. он вновь оказался в неволе. Сначала лагерь смерти Майданек, потом каторжные работы на строительстве аэродрома в районе городка Грудек, где заключенные жили впроголодь и гибли словно мухи.
С приближением фронта его отправили в тюрьму гестапо в Люблин. Здесь уже полным ходом шла «эвакуация»: немцы группами расстреливали заключенных и хоронили трупы с помощью бульдозеров. К счастью, до Олега Прокофьевича расстрельная очередь не дошла: в конце июля прямо во двор тюрьмы ворвались советские танки.
Но это был еще не конец испытаниям. После того, как Григорьев рассказал о себе правду, его отправили прямиком в Москву, в Лефортовскую тюрьму НКГБ, где он провел больше года и удостоился сомнительной чести допросов на Лубянке. Его могли бы запросто расстрелять как «предателя», попавшего в плен к гитлеровцам и пособника польского антисоветского подполья. Но замысел гебистов оказался куда изощреннее: его с помощью психологической обработки в застенках решили «перевоспитать», завербовать и внедрить в АК уже как советского тайного агента.
Допросы проходили каждый день: какую знаешь информацию, явки и пароли, фамилии и клички бойцов АК? Известно, что в 1945-46 гг. некоторые районы Польши её просоветские власти и СССР контролировали лишь номинально, а фактически они находились в руках Армии Крайовой. Помочь в борьбе с ожесточенно сопротивлявшейся АК и должен был Григорьев. Постепенно уровень доверия к нему повысился, его переселили в сносные условия и стали давать увольнительные как военнослужащему. Однако в итоге медкомиссия признала его негодным к выполнению секретного задания. Он был демобилизован и вернулся в Николаев.
Первое время на железнодорожной станции занимался приемом немецкой трофейной техники и оборудования. Время было голодное, паек очень скромный. А уровень бандитизма в послевоенном Николаеве зашкаливал, наиболее дерзкой и жестокой была банда, названия которой автор материала, к сожалению, не смог установить. Поэтому условно назовем ее «Черной кошкой», по аналогии с известным фильмом.
Однажды к Григорьеву в гости нагрянул довоенный товарищ. Он принес водку, хлеб и кольцо копченой колбасы с чесноком. «По тем временам это была невиданная роскошь, я чуть слюной не захлебнулся от вида таких богатств», – позднее вспоминал О.Григорьев. И тут вдруг визитер кладет на стол рядом с гостинцами браунинг и говорит: «Про «Черную кошку» слыхал? Так вот, это мы. Видишь, как красиво живем. Айда к нам!».
Григорьев категорически отказался и выпроводил гостя. А через год-два, проходя мимо филармонии на ул. Советской увидел афишу, извещавшую о том, что вся эта банда обезврежена, и на днях начнется открытый суд над её членами. В итоге, за грабежи и убийства они понесли суровое наказание.
Отчасти тренерская работа Олега Григорьева в послевоенные годы началась как заработок, чтобы спастись от голода: он тренировал матросов и городскую молодежь за еду. Но очень быстро увидел, что дело спорится, есть положительный результат и нужно заниматься тренерской работой профессионально. С группой энтузиастов на месте послевоенных руин он начал строить здание новой ДЮСШ. И начались его тренерские достижения – одно круче другого.
А вот еще одна рассказанная им история. Как-то на базаре толпа местной босоты избила и ограбила его мать. С помощью друзей он быстро вычислил, где у босяков «малина», и со своими хлопцами нагрянул к ним. Дальше было, как у Анатолия Папанова в «Бриллиантовой руке»: «Бить будем аккуратно, но сильно». Все грабители остались живы, но охоту к разбойным нападениям им отбили раз и навсегда. «Отбили» – это в буквальном смысле слова!
– Олег Прокофьевич признавался, что в детстве жил в пролетарском районе и прошел суровую школу жизни: хорошо драться и стрелять из разных систем оружия научился раньше, нежели читать и писать, – вспоминает его откровения С.Мартиросов. – А еще он дал жесткую оценку режимам Гитлера и Сталина: «Они были коричневой чумой, а мы – красной». Это единственный фронтовик, от которого я слышал такое!
История собственного детства и нелегкий жизненный путь толкали его к тому, чтобы постараться оградить от подобного подрастающие поколения. Он не только учил боксу и готовил чемпионов, но и занимался общефизической подготовкой детей, пропагандировал греблю, парусный и парашютный спорт, туризм. Он добивался, чтобы его воспитанники не пили, не курили и не сквернословили, были верными друзьями, честными и храбрыми, физически развитыми и психологически устойчивыми. Правда, в СССР он десятилетиями оставался «невыездным», не мог со своими спортсменами поехать на международные соревнования, на ту же Олимпиаду в Мехико. А как же: бывший военнопленный, пребывал на оккупированной территории, находился в рядах антисоветского подполья и всякое такое.
По его инициативе в Николаеве проводились всесоюзные турниры памяти 68 героев-ольшанцев и моряка-разведчика Михаила Сурнина, которого Григорьев знал лично по обороне Севастополя. На склоне лет, после развала СССР, он увлекся развитием скаутского движения, помогал организовывать многодневные походы на ялах. Супруга Надежда Николаевна тоже занималась разными видами спорта, работала в пединституте преподавателем физвоспитания, была тренером и спортивным судьей.
Он потерял здоровье на войне, стал инвалидом, в его теле остались осколки. «Я видел ад… бывший узник концлагерей: фашистских и советских», – писал он сам о себе. И очень ценил мирное небо над головой.
В 90-х гг. как жертва нацизма он стал получать от Германии пособие – 400 дойчмарок. Но к тому времени был уже тяжело болен, и эти деньги уходили на лекарства. Его организм пожирал страшный недуг, но до последних дней он сохранял ясность ума.
Олег Прокофьевич ушел из жизни в 1998 году. Его имя присвоено СДЮШОР №6, на «хрущевке» по ул. Правды, где он жил, установлена мемориальная доска, а самой улице в 2016 г. присвоено имя знаменитого николаевского тренера. Впрочем, на этой недлинной улочке до сих пор не сменили старые аншлаги с её названием. А некоторые николаевцы и вовсе полагают, что «вул. О. Григор’єва» это «вулиця отамана Григор’єва», что на самом деле вовсе не так.
Станислав Козлов.